Изображение и слово в искусстве

На древнегреческой вазе, о которой шла речь в предыдущей статье, три человека разговаривают о пролетающей птичке:
- Смотри, ласточка!
- Правда, клянусь Гераклом!
- Вот она, уже весна!

Мы видим их и одновременно как бы слышим их речь: слова процарапанные по черному лаку фона, выходят у них изо ртов - почти так, как это делается в нынешних комиксах. Вот какой это древний способ соединения изображения и слова.

На средневековых иконах Христос и святые нередко держат в руках открытые книги или свитки, на которых крупными буквами написаны тексты. Здесь речь уже не исходит непосредственно из уст говорящего. Она успела перейти на бумагу, записана в книге. Тем самым подчеркивается ее значительность. Это уже не случайно брошенная в разговоре реплика, а важное, книжное, ко всем обращенное слово. Но все равно, это речь показывающего нам свою книгу святого, так он с иконы возвещает людям свои наставления в ответ на обращенные к нему молитвы, пророки напоминают этими текстами о своих пророчествах. Как будто тяготясь своей немотой, изображение начинает проповедовать. Тем самым оно как бы добивается большей полноты своего существования — не только в зримом облике, но и в действии, в пророческом и учительном слове.

Во всех этих случаях слово полностью принадлежит тому, кто изображен. Оно произносится от его лица и оживляет своего носителя, придает ему способность к прямому общению Потребность же в таком общении с иконой была весьма свойственна средневековому религиозному сознанию. Недаром это время породило немало легенд об оживающих и произносящих речи изображениях.

Совсем другая форма взаимосвязи слова с изображением — иллюстрация. На страницах книги рассказ тут же воспроизводится в картинке. Одни и те же люди, события, обстоятельства описываются в тексте и наглядно показываются в рисунке или гравюре. Соединяясь вместе, эти два вида искусства образуют новое единство, создают сообща совместное произведение, уже не только литературное и не чисто изобразительное: иллюстрированную книгу. Такого рода взаимодействие называется синтезом искусств. (Другой пример подобного синтеза — обогащение изображениями и орнаментами произведений архитектуры или прикладного искусства).

Можно ли однако считать, что простое сопоставление текста с рисунками, хотя бы и посвященными той же теме, способно создать полноценное произведение нового вида искусства? Соединяются ли в нем слово с изображением в действительно не расторжимое художественное целое, всегда ли они обогащают друг друга или могут вступать в противоречия, нарушая чистоту и цельность впечатления?

При всяком синтезе участвующие в нем виды искуса известной степени вынуждены отказаться от строгой чист своих выразительных средств, уступить друг другу долю наше внимания, нашей способности вживаться в образы, воплощаемые именно на их языке. Наша способность вслушиваться в слово, любоваться его выразительностью и точностью ослабляется, если мы начинаем «подпирать» словесный образ рисунком.

Точно так же способность ощущать собственную выразительность зримого образа нарушается, когда он служит всего лишь дополнением к рассказу... К тому же образы эти создаются обычно разными людьми — писателем и художником и в разное время (иногда разделяемое столетиями!). Как верить художнику, что он угадал именно то, что представлялось писателю? А если не угадал, тогда он не помогает, а мешает нам понимать литературное произведение! Вот несколько изображении одного и того же персонажа — Чичикова — в иллюстрациях, выполненных разными художниками. Смотрите, какими разными они получились! Кто скажет, какой из них «правильнее», ближе к тому, каким представлял себе Чичикова Гоголь.

А. Агин. Чичиков. Иллюстрация к «Мертвым душам» Н. В. Гоголя. Гравюра на дереве Е. Бернардского. Россия. 1846

Кукрыкиксы. Чичиков. Иллюстрация к «Мертвым душам» Н. В.Гоголя. Черная акварель. Россия. 1930-е гг.

С. Алимов. Чичиков. Иллюстрация к «Мертвым душам» Н.В Гоголя. Карандаш Россия. 1972.

Вот почему иллюстрация — самый принцип этого искусства — не раз в разные времена подвергалась нападкам и отрицанию. И все-таки иллюстрированная книга не погибает, она существует и развивается, привлекает множество художников, в том числе замечательных, остается притягательной для обширного круга читателей. Потребность увидеть описанное, стремление к наглядности свойственны многим читателям.

Любопытно, что такое стремление удовлетворяется порой очень малым, не требует конкретных подробностей. 500 лет тому назад в самых старых печатных книгах появились небольшие гравюрки, изображавшие героев басен Эзопа. Эго были люди или животные, например, Лев и Осел, изображенные так схематично, чтобы их только можно было различить. Но это могли быть и просто два кружка, означавшие Солнце и Месяц, или два прямоугольника — Золото и Серебро (один кружок и один прямоугольник подкрашивались потом, в уже отпечатанной книге, желтым). Казалось бы, такие примитивнейшие иллюстрации ничем понимание текста обогатить не могли. Но они делались, и чем-то, значит, тогдашнему читателю помогали. Ученые люди иллюстрации в те времена презирали, считали, что они годятся лишь для «бабьих сказок». Но вот читателям неискушенным (а их сразу стало довольно много у более дешевой, чем прежние рукописи, печатной книги) даже и такие рисунки давали необходимую опору для воображения.