Иллюстрация и образный смысл литературы

Стремление к наглядности, породившее когда-то иллюстра­цию, вовсе не исчерпывает художественных возможностей это­го искусства, далеко не всегда определяет пути его развития. В нашем веке для наиболее глубоких и тонких иллюстраторов ни острые моменты сюжета, ни облик героев не становятся са­ми по себе главными предметами внимания. Их интересует дру­гое — глубинные смыслы литературного произведения, его ат­мосфера, стиль автора, в котором проявляется свойственное ему отношение к жизни.

Можно ли все это выразить языком рисунка? И как? Попробуем сопоставить несколько таких иллюстраций к про­изведениям одного и того же писателя — Ф. Достоевского.

В строгих, четких рисунках М. Добужинского (1922) почти исчезают и герои, и сам сюжет повести «Белые ночи». Мы видим тишь спящий город, прекрасный и сумрачный, погруженный в таинственное мерцание светлой весенней северной ночи. Пустынный ночной Петербург оказывается главным героем книги воплощением ее романтической атмосферы, порывистой нервной мечтательности ее героя-рассказчика: «Мне также и дома знакомы. Когда я иду, каждый как будто забегает вперед меня на улицу, глядит во все окна...» Призрачный свет белой ночи - черная густота теней, сияние светлых стен переданы художни­ком в строгой и четкой технике, только черным и белым, без переходов (он рисовал тушью на грунтованной мелом бумаге это позволяло заканчивать рисунок иглой, процарапывая пятно туши до белого фона). Стены, окна, углы, легкая рябь на свет­лой воде канала за черной решеткой…

М. Добужинский. Иллюстрация к «Белым ночам» Ф. Достоевского. Тушь. 1921

А герои? Крошечными, трепетно-подвижными фигурками намече­ны они в прозрачной глубине улиц и набережных. Мы не различаем их лиц, не видим, какие они, еле улавливаем их растерянность, одиночество, тревогу. Между тем, общее на­строение повести об одиноком и бедном молодом мечтателе и его безнадежной любви передано в этих холодноватых ри­сунках очень тонко и во всем ее сугубо петербургском коло­рите. Очевидно, помогли этому острые и свежие впечатле­ния художника, неожиданно изменившие привычное ощу­щение города. Добужинский рисовал в 1922 году. Петроград опустел после недавнего перевода столицы в Москву. В нео­бычной пустоте его улиц по-новому открывалась классиче­ская строгая красота.

А вот «Белые ночи», прочитанные другим художником, поч­ти на полвека позже. В 1970 году на тему повести сделал не­сколько офортов художник Ю. Перевезенцев.

Ю. Перевезенцев. Иллюстрация к «Белым ночам» Ф. Достоевского. Офорт 1970

Офорт — это один из способов гравюры на металле. Рису­нок делается иглой по слою лака, покрывающему цинковую до­ску, а затем травится кислотой, разъедающей процарапанные штрихи. Из этих, углубленных в металл, штрихов втертая в них краска переходит при печатании на бумагу. Отпечаток получа­ется воздушным, тонким и бархатистым, богатым переходами и оттенками тона. Офорт хорошо передает дымчатую глубину за­туманенного пространства.

И здесь, у Перевезенцева, героем «Белых ночей» выступает сам Петербург, околдованный и преображенный таинственным, романтическим ощущением своих ночей без тьмы. Это уже чи­стый пейзаж — герои повести вытеснены из него на поля, за рамку. Крошечные и подвижные, бегло набросанные фигурки живут там какой-то иной жизнью, слишком суетливо-буднич­ной для застывшего на зыбкой грани реальности и фантастики пространства центральной части листа.

Мы узнаем этот город нагромождения домов, окруженных туманными пространства­ми, купола и шпили, как-то вкось вонзающиеся в бесконечно высокое небо. Между тем, Петербург здесь обобщен и условен, не видны в нем, как у Добужинского, узнаваемые перспективы, набережные каналов, мосты. Это сказочный город-призрак, и недаром над его крышами вознесена в небо гигантская свеча, напоминающая своим силуэтом монументальную Александ­ровскую колонну, высящуюся на Дворцовой площади настоя­щего Петербурга. И вокруг этой свечи кружатся в необозримых просторах светлого неба туманные вихри птиц или ночных на­секомых.

Из Петербурга Добужинского — вполне конкретного, хотя и преображенного таинственным свечением белых ночей, мы по­пали теперь прямо в фантастический мир героя-мечтателя, дру­желюбно разговаривающего с петербургскими домами, в мир скорее символический, чем реальный. Оказывается, его зыбкую и тревожную лирическую атмосферу тоже можно очень полно передать в иллюстрации. Только нужно подходить к этой задаче не буквально, изображая описанное, а свободно варьируя близ­кие по духу и смыслу образы.

И наконец — еще одна попытка иллюстратора воспроизве­сти не внешнее пространство повествования, а проникнуть пря­мо в психологию, во внутренний мир его героя. Это рисунок художника Н. Попова к «Неточке Незвановой» (1971). Мы попа­даем здесь в странное, лишенное привычных границ и ориен­тиров, вязкое, тянущееся пространство, которое видим, кажет­ся, в движении — не с одной определенной точки зрения и не в один момент времени. Какое-то бедное жилье, большая, тем­новатая комната, вкось, зигзагом перегороженная ширмами, по­валенный стул, висящее белье, угол кровати... Но все это как бы во сне, не складывается в единый и ясный пространствен­ный образ. Фигурка девочки, явно одной и той же, несколько раз повторяется в различных поворотах и движениях, будто кру­жится и чего-то все ищет в этой странной комнате. И скрипач, полускрытый ширмой, тоже движется, он показан нам сразу в нескольких поворотах. И еще тень его, черная и длинная, на стене и белый неясный силуэт на ширме... Здесь сбита, нару­шена достоверность физическая, но зато возникает иная, жут­коватая психологическая достоверность «мира Достоевского».

Н. Попов. Иллюстрация к «Неточке Незвановой» Ф. Достоевского. Росой. Тушь. 1971

Мы видим, что отношение иллюстрации к словесному ли­тературному тексту может быть очень разным. Художник об­ращается то к облику героя, к его портрету, то к действию, к узловым или психологически важным моментам, то к среде, в которой это действие совершается. Но он может также пе­ренести нас из внешнего мира героя во внутренний, духов­ный мир.