Социальные трансформации в СССР 1920–1930-х: Коллективизация, индустриализация и формирование нового общества

После Гражданской войны (1918–1922) советское общество переживало глубокий кризис. Потери составили около 20 млн человек, включая эмиграцию 2 млн. Исчезли дворянство, буржуазия и буржуазная интеллигенция, а численность рабочих сократилась в 5–7 раз. Города опустели: деклассирование пролетариата привело к возвращению рабочих в деревни. Беспризорность (7 млн детей в 1922 г.), голод и преступность стали символами эпохи. Переход к НЭПу (1921) временно стабилизировал ситуацию, разрешив частную торговлю и заменив продразверстку продналогом, что оживило сельское хозяйство.

Социальные противоречия НЭПа. Несмотря на восстановление экономики, НЭП вызвал раскол в обществе. Крестьяне-единоличники и нэпманы (частные предприниматели) стали объектами ненависти маргинальных слоев, видевших в них «пережитки капитализма». Как писал М. Горький, большевики апеллировали к «низменным инстинктам толпы», что породило лозунг «грабь награбленное». Горожане страдали от безработицы и инфляции, а беднейшее крестьянство требовало передела имущества. Эти настроения подготовили почву для отказа от НЭПа и перехода к коллективизации и индустриализации в конце 1920-х.

Коллективизация и репрессии. С 1929 года сплошная коллективизация уничтожила кулачество как класс. От голода 1932–1933 погибло около 5 млн человек, а 5–7 млн крестьян были репрессированы. Паспортная система 1933 года прикрепила колхозников к земле, лишив их свободы передвижения. Одновременно шла форсированная индустриализация: за первую пятилетку (1928–1932) число рабочих выросло с 2,7 до 12,4 млн, а городское население — на 30 млн к 1939 году. Это ускорило переход к индустриальному обществу, но ценой дефицита товаров и снижения уровня жизни.

Формирование «советского человека». Политика сталинского режима сформировала новый тип личности. Официальная идеология воспитывала коллективизм, преданность партии и готовность к жертвам. Как отмечал Н. Бердяев, техника и урбанизация превращали людей в «винтики» системы, нивелируя индивидуальность. Однако поколение 1930-х, выросшее при Советах, искренне верило в социализм. Дневник Жени Рудневой, летчицы-героини, отражает энтузиазм: «Как мне не любить моей Родины, которая дает мне такую счастливую жизнь?»

Репрессии и психология страха. Массовые репрессии 1930-х (более 3 млн политзаключенных) породили психологию «человека-винтика»: страх, подозрительность, отказ от инициативы. Процессы над «вредителями» (например, «Шахтинское дело») перекладывали вину за экономические провалы на старую интеллигенцию. Общество делило мир на «своих» и «врагов», что усиливалось пропагандой. Сталин называл СССР «утесом среди бурь», а поэт Е. Винокуров писал: «Я к друзьям пылал любовью и был к врагам непримирим».

Наследие и противоречия. Социальные изменения 1920–1930-х заложили основы индустриальной мощи СССР, но ценой деформации общества. Колхозное крестьянство и рабочий класс стали опорой режима, а номенклатура — новой элитой. По мнению Г. Федотова, в советском человеке возродился «московский тип»: покорность власти и слабое личное сознание. Несмотря на оптимизм и веру в прогресс, административно-командная система подавила свободу, оставив урок о цене утопических экспериментов.