Львов, Бренна, Шубин: Русское искусство XVIII века между классицизмом и романтизмом

Николай Александрович Львов (1751–1803) — энциклопедист екатерининской эпохи, чьи работы стали мостом между европейским Просвещением и русской традицией. Архитектура для Львова была лишь одной из граней его таланта: как поэт он переводил Анакреонта, как инженер разрабатывал системы отопления, как фольклорист собирал народные песни. Его церковные постройки, такие как собор св. Иосифа в Могилеве с мощным куполом и строгими дорическими портиками, отражали палладианские принципы симметрии и гармонии. В Борисоглебском монастыре в Торжке Львов соединил классицистические формы с древнерусской планировкой, создав уникальный синтез.

В Петербурге Невские ворота Петропавловской крепости (1784–1787) стали образцом триумфальной арки: рустованные пилоны и аллегорические барельефы прославляли военные победы России. Приоратский дворец в Гатчине (1797–1799), построенный из землебита по технологии Львова, — шедевр утилитарного зодчества. Его стены, смесь глины и извести, выдержали испытание временем, доказав эффективность новаторских методов. Церковь «Кулич и Пасха» на Шлиссельбургском тракте — архитектурная метафора: ротонда-«кулич» и пирамидальная колокольня-«пасха» символизируют единство духовного и земного.

Винченцо Бренна: от декоратора до придворного зодчего. Винченцо Бренна (1747–1818), начинавший как театральный художник, переосмыслил русский классицизм через призму воинственного павловского стиля. В Павловске он трансформировал изящные интерьеры Камерона, добавив массивные колонны и военную атрибутику. Михайловский замок (1798–1801) — его главный проект — сочетает мрачную романтику средневековья с рациональностью классицизма. Красные стены, рвы с подъёмными мостами и статуи на фасадах создавали образ «крепости-дворца», где Павел I искал укрытия от заговоров. Интерьеры, украшенные мраморными каминами и гобеленами с батальными сценами, отражали парадокс эпохи: стремление к величию и страх перед революцией.

Михайловский замок

Федот Шубин: психолог в мраморе. Федот Шубин (1740–1805), выходец из поморских косторезов, стал первым русским скульптором европейского уровня. Его бюст А.М. Голицына (1773) — не просто портрет, а анализ личности: полуулыбка, прищуренные глаза и морщины выдают усталого философа, разочарованного в придворной жизни. В бюсте Ломоносова (1793) Шубин избежал идеализации: учёный изображён с волевым подбородком и грустным взглядом, словно предчувствующим недолгую славу российской науки. Даже в официальной статуе Екатерины II-законодательницы (1789–1790) Шубин подчеркнул человечность: императрица держит свиток законов, но её поза лишена надменности.

Этьенн-Морис Фальконе: философия в бронзе. «Медный всадник» (1782) Фальконе — не просто памятник Петру I, а манифест просветительской мысли. Скульптор отказался от аллегорий, изобразив царя как волевого реформатора. Конь, вздыбленный над гранитной скалой, символизирует сопротивление дикой природы. Голова Петра, вылепленная Мари-Анн Колло, лишена портретного сходства — это образ «творца истории». Фальконе писал Дидро: «Я хотел показать момент, когда мысль становится действием». Постамент из цельного камня, добытого в Лахте, стал метафорой единства власти и земли.

Михаил Козловский: между античностью и романтизмом. Михаил Козловский (1753–1802) в статуе «Самсон» (1800–1802) для Петергофа соединил мифологию и политику. Разрывающий пасть льву герой олицетворял победу России над Швецией, а динамичная поза отсылала к эллинистической скульптуре. Его памятник Суворову (1799–1801) — аллегория воинской доблести: полководец в доспехах римлянина и рыцаря стоит на граните, словно на поле боя. Козловский, работая в Париже во время революции, впитал дух свободы, что отразилось в драматизме его «Поликрата» (1790) — фигуры в цепях, борющейся с роком.

Федос Щедрин и Иван Прокофьев: от мифа к монументу. Федос Щедрин в скульптурах «Морские нимфы» (1811–1813) для Адмиралтейства достиг идеала классической гармонии: плавные линии тел перекликаются с волнами, а сфера в их руках символизирует морское могущество России. Иван Прокофьев в рельефе «Медный змий» (1806–1807) для Казанского собора изобразил библейскую драму через ритм складок и жестов, предвосхитив романтизм.

Наследие эпохи: диалог эпох и стилей. Русское искусство конца XVIII века стало лабораторией идей, где палладианство Львова соседствовало с мистицизмом Бренны, психологизм Шубина — с героикой Козловского. Эти мастера не просто копировали античные образцы, а переосмысливали их через призму национальной идентичности.

- Технические инновации: землебитные технологии Львова, сложная отливка «Медного всадника».
- Социальный контекст: заказчики — от просвещённых аристократов (Голицыны) до императоров, чьи амбиции формировали стиль.
- Философский подтекст: классицизм как метафора порядка, романтические ноты — как предчувствие перемен.

Работы этих мастеров повлияли на архитектуру ампира (Росси, Воронихин) и скульптуру XIX века (Мартос, Клодт). Их наследие — не только памятники, но и диалог эпох, где рациональное и эмоциональное, национальное и общечеловеческое слились в единый художественный язык.